Манифесты

Товарищи и граждане, мы, вожди российского футуризма — революционного искусства молодости — объявляем:

1. Отныне вместе с уничтожением царского строя отменяется проживание искусства в кладовых, сараях человеческого гения — дворцах, галереях, салонах, библиотеках, театрах.
2. Во имя великой поступи равенства каждого пред культурой Свободное Слово творческой личности пусть будет написано на перекрестках домовых стен, заборов, крыш, улиц наших городов, селений и на спинах автомобилей, экипажей, трамваев и на платьях всех граждан.
3. Пусть самоцветными радугами перекинутся картины (краски) на улицах и площадях от дома к дому, радуя, облагораживая глаз (вкус) прохожего.

Художники и писатели обязаны немедля взять горшки с красками и кистями своего мастерства иллюминовать, разрисовать все бока, лбы и груди городов, вокзалов и вечно бегущих стай железнодорожных вагонов.
Пусть отныне, проходя по улице, гражданин будет наслаждаться ежеминутно глубиной мысли великих современников, созерцать цветистую яркость красивой радости сегодня, слушать музыку — мелодии, грохот, шум — прекрасных композиторов всюду.
Пусть улицы будут праздником искусства для всех.
И если станет по слову нашему, каждый, выйдя на улицу, будет возвеличиваться, умудряться созерцанием красоты взамен теперешних улиц — железных книг (вывески), где страница за страницей начертали свои письмена лишь алчба, любостяжание, корыстная подлость и низкая тупость — оскверняя душу и оскорбляя глаз. «Все искусство — всему народу!»
Первая расклейка стихов и вывеска картин произойдет Москве день выхода нашей газеты.

905-ый год. За ним реакция. Реакция осела самодержавием и удвоенным гнетом купца и заводчика.
Реакция создала искусство, быт — по своему подобию и вкусу. Искусство символистов (Белый, Бальмонт), мистиков (Чулков, Гиппиус) и половых психопатов (Розанов) — быт мещан и обывателей.
Революционные партии били по бытию, искусство восстало чтоб бить по вкусу.
Первая импрессионистическая вспышка — в 1909 году (сборник «Садок Судей»).
Вспышку раздували 3 года.
Раздули в футуризм.
Первая книга объединения футуристов — «Пощечина общественному вкусу» (1914 г. — Бурлюк Д., Каменский, Крученых, Маяковский, Хлебников).
Старый строй верно расценивал лабораторную работу завтрашних динамитчиков.
Футуристам отвечали цензурными усекновениями, запрещением выступлений, лаем и воем всей прессы.
Капиталист, конечно, никогда не меценировал наши хлысты-строчки, наши занозы-штрихи.
Окружение епархиальным бытом заставляло футуристов глумиться желтыми кофтами, раскрашиванием.
Эти мало «академические» приемы борьбы, предчувствие дальнейшего размаха — сразу отвадили примкнувших эстетствующих (Кандинский, Бубно-валетчики и пр.).
Зато, кому терять было нечего, примкнули к футуризму, или же занавесились его именем (Шершеневич, Игорь Северянин, Ослиный Хвост и др.).
Футуристическое движение, ведомое людьми искусства, мало вникавшими в политику, расцвечивалось иногда и цветами анархии.
Рядом с людьми будущего шли и молодящиеся, прикрывающие левым флагом эстетическую гниль.
Война 1914 года была первым испытанием на общественность.
Российские футуристы окончательно разодрали с поэтическим империализмом Маринетти, уже раньше просвистев его в дни посещения им Москвы (1913 г.).
Футуристы первые и единственные в российском искусстве, покрывая бряцания войнопевцев (Городецкий, Гумилев и др.), прокляли войну, боролись против нее всеми оружиями искусства («Война и Мир» Маяковского).
Война положила начало футуристической чистке (обломились «Мезонины», пошел на Берлин Северянин).
Война велела видеть завтрашнюю революцию («Облако в штанах»).
Февральская революция углубила чистку, расколола футуризм на «правый» и «левый».
Правые стали отголосками демократических прелестей (фамилии их во «Всей Москве»).
Левых, ждущих Октябрь, окрестили «большевиками искусства» (Маяковский, Каменский, Бурлюк, Крученых).
К этой футуристической группе примкнули первые производственники-футуристы (Брик, Арватов) и конструктивисты (Родченко, Лавинский).
Футуристы с первых шагов, еще во дворце Кшесинской, пытались договориться с группами рабочих-писателей (буд. Пролеткульт), но эти писатели думали (по вещам глядя), что революционность исчерпывается одним агитационным содержанием, и оставались в области оформления полными реакционерами, никак не могущими спаяться.
Октябрь очистил, оформил, реорганизовал. Футуризм стал левым фронтом искусства. Стали «мы».
Октябрь учил работой.
Мы уже 25-го октября стали в работу.
Ясно — при виде пяток улепетывающей интеллигенции, нас не очень спрашивали о наших эстетических верованиях.
Мы создали, революционные тогда, «Изо», «Тео», «Музо»; мы повели учащихся на штурм академии.
Рядом с организационной работой, мы дали первые вещи искусства октябрьской эпохи (Татлин — памятник 3-му Интернационалу, Мистерия-буфф в постановке Мейерхольда, Стенька Разин Каменского).
Мы не эстетствовали, делая вещи для самолюбования. Добытые навыки применяли для агитационно-художественных работ, требуемых революцией (плакаты Роста, газетный фельетон и т. п.).
В целях агитации наших идей, мы организовали газету «Искусство Коммуны» и обход заводов и фабрик с диспутами и чтением вещей.
Наши идеи приобрели рабочую аудиторию. Выборгский район организовал ком-фут.
Движение нашего искусства выявило нашу силу организацией по всей РСФСР крепостей левого фронта.
Параллельно этому шла работа дальневосточных товарищей (журнал «Творчество»), утверждавших теоретически социальную неизбежность нашего течения, нашу социальную слитность с Октябрем (Чужак, Асеев, Пальмов, Третьяков). «Творчество», подвергавшееся всяческим гонениям, вынесло на себе всю борьбу за новую культуру в пределах ДВР и Сибири.
Постепенно разочаровываясь в двухнедельности существования Советской власти, академики стали в одиночку и кучками стучаться в двери Наркоматов.
Не рискуя пользовать их в ответственной работе, Советская власть предоставила им — вернее, их европейским именам — культурные и просветительные задворки.
С этих задворок началась травля левого искусства, блестяще завершенная закрытием «Искусства Коммуны» и проч.
Власть, занятая фронтами и разрухой, мало вникала в эстетические распри, стараясь только, чтоб тыл не очень шумел, и урезонивала нас из уважения к «именитейшим».
Сейчас — передышка в войне и голоде. ЛЕФ обязан продемонстрировать панораму искусства Р. С. Ф. С. Р., установить перспективу и занять подобающее нам место.

Искусство Р. С. Ф. С. Р. к 1 февраля 1923 г.

I. Пролетискусство. Часть выродилась в казенных писателей, угнетая канцелярским языком и повторением полит-азов. Другая — подпала под все влияние академизма, только названиями организации напоминая об Октябре. Третья лучшая часть — переучивается после розовых Белых по нашим вещам и, верим, будет дальше шагать с нами.
II. Официальная литература. В теории искусства у каждого личное мнение: Осинский хвалит Ахматову, Бухарин — Пинкертона. В практике — журналы просто пестрят всеми тиражными фамилиями.
III. «Новейшая» литература (Серапионы, Пильняк и т. д.) — усвоив и разжижив наши приемы, сдабривают их символистами и почтительно и тяжело приноравливают к легкому нэпо-чтению.
IV. Смена вех. С запада грядет нашествие просветившихся маститых. Алексей Толстой уже начищивает белую лошадь полного собрания своих сочинений для победоносного въезда в Москву.
V. И, наконец, — нарушая благочинную перспективу, — в разных углах одиночки — левые. Люди и организации (Инхук, Вхутемас, Гитис Мейерхольда, Онояз и др.). Одни героически стараются поднять в одиночку непомерно тяжелую новь, другие еще напильниками строк режут кандалы старья.

ЛЕФ должен собрать воедино левые силы. ЛЕФ должен осмотреть свои ряды, отбросив прилипшее прошлое. ЛЕФ должен объединить фронт для взрыва старья, для драки за охват новой культуры.
Мы будем решать вопросы искусства не большинством голосов мифического, до сих пор только в идее существующего, левого фронта, а делом, энергией нашей инициативной группы, год за годом ведущей работу левых и идейно всегда руководивших ею.
Революция многому выучила нас.
ЛЕФ знает:
ЛЕФ будет:
В работе над укреплением завоеваний Октябрьской Революции, укрепляя левое искусство, ЛЕФ будет агитировать искусство идеями коммуны, открывая искусству дорогу в завтра.
ЛЕФ будет агитировать нашим искусством массы, приобретая в них организованную силу.
ЛЕФ будет подтверждать наши теории действенным искусством, подняв его до высшей трудовой квалификации.
ЛЕФ будет бороться за искусство-строение жизни.
Мы не претендуем на монополизацию революционности в искусстве. Выясним соревнованием.
Мы верим — правильностью нашей агитации, силой делаемых вещей мы докажем: мы на верном пути в грядущее.

Н. Асеев.
Б. Арватов.
О. Брик.
Б. Кушнер.
В. Маяковский.
С. Третьяков.
Н. Чужак.

Революция переместила театр наших критических действий.
Мы должны пересмотреть нашу тактику.
«Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности» — наш лозунг 1912 года (предисл. «Пощечины Общ. Вк.»).
Классики национализировались.
Классики почитались единственным чтивом.
Классики считались незыблемым, абсолютным искусством.
Классики медью памятников, традицией школ — давили все новое.
Сейчас для 150 000 000 классик — обычная учебная книга.
Что ж, мы даже можем теперь эти книги как книги, не хуже и не лучше других, приветствовать, помогая безграмотным учиться на них; мы лишь должны в наших оценках устанавливать правильную историческую перспективу.
Но мы всеми силами нашими будем бороться против перенесения методов работы мертвых в сегодняшнее искусство. Мы будем бороться против спекуляции мнимой понятностью, близостью нам маститых, против преподнесения в книжках молоденьких и молодящихся пыльных классических истин.
Раньше мы боролись с хвалой, с хвалой буржуазных эстетов и критиков. «С негодованием отстраняли от нашего чела из банных веников сделанный венок грошевой славы».
Сейчас мы с радостью возьмем далеко не грошевую славу послеоктябрьской современности.

Но мы будем бить в оба бока:
тех, кто со злым умыслом идейной реставрации приписывает акстарью действенную роль в сегодня,
тех, кто проповедует внеклассовое, всечеловеческое искусство,
тех, кто подменяет диалектику художественного труда метафизикой пророчества и жречества.

Мы будем бить в один, в эстетический бок:
тех, кто по неведению, вследствие специализации только в политике, выдают унаследованные от прабабушек традиции за волю народа,
тех, кто рассматривает труднейшую работу искусства только как свой отпускной отдых,
тех, кто неизбежную диктатуру вкуса заменяет учредиловским лозунгом общей элементарной понятности,
тех, кто оставляет лазейку искусства для идеалистических излияний о вечности и душе.

Наш прошлый лозунг: «Стоять на глыбе слова «мы» среди моря свиста и негодования».
Сейчас мы ждем лишь признания верности нашей эстетической работы, чтобы с радостью растворить маленькое «мы» искусства в огромном «мы» коммунизма.

Но мы очистим наше старое «мы»:
от всех, пытающихся революцию искусства — часть всей октябрьской воли — обратить в оскаруайльдовское самоуслаждение эстетикой ради эстетики, бунтом ради бунта; от тех, кто берет от эстетической революции только внешность случайных приемов борьбы,
от тех, кто возводит отдельные этапы нашей борьбы в новый канон и трафарет,
от тех, кто разжижая наши вчерашние лозунги, стараются засахариться блюстителями поседевшего новаторства, находя своим успокоенным пегасам уютные кафейные стойла,
от тех, кто плетется в хвосте, перманентно отстает на пять лет, собирая сушеные ягодки омоложенного академизма с выброшенных нами цветов.
Мы боролись со старым бытом.
Мы будем бороться с остатками этого быта в сегодня.
С теми, кто поэзию собственных домков заменил поэзией собственных домкомов.
Раньше мы боролись с быками буржуазии. Мы эпатировали желтыми кофтами и размалеванными лицами.
Теперь мы боремся с жертвами этих быков в нашем, советском, строе.
Наше оружие — пример, агитация, пропаганда.

ЛЕФ

Это нам.
Товарищи по Лефу!
Мы знаем: мы, левые мастера, мы — лучшие работники искусства современности.
До революции мы накопили вернейшие чертежи, искуснейшие теоремы, хитроумнейшие формулы — форм нового искусства.
Ясно: скользкое, кругосветное брюхо буржуазии было плохим местом для стройки.
В революцию мы накопили множество правд, мы учились жизни, мы получили задания на реальнейшую стройку в века.
Земля, шатаемая гулом войны и революции, — трудная почва для грандиозных построек.
Мы временно спрятали в папки формулы, помогая крепиться дням революции.
Теперь глобуса буржуазного пуза нет.
Сметя старье революцией, мы и для строек искусства расчистили поля.
Землетрясения нет.
Кровью сцементенная, прочно стоит СССР.
Время взяться за большое.
Серьезность нашего отношения к себе — единственный крепкий фундамент для нашей работы.

Футуристы!
Ваши заслуги в искусстве велики; но не думайте прожить на проценты вчерашней революционности. Работой в сегодня покажите, что ваш взрыв не отчаянный вопль ущемленной интеллигенции, а борьба — работа плечом к плечу со всеми, с рвущимися к победе коммуны.

Конструктивисты!
Бойтесь стать очередной эстетической школкой. Конструктивизм только искусства — ноль. Стоит вопрос о самом существовании искусства. Конструктивизм должен стать высшей формальной инженерией всей жизни. Конструктивизм в разыгрывании пастушеских пасторалей — вздор.
Наши идеи должны развиваться на сегодняшних вещах.

Производственники!
Бойтесь стать прикладниками-кустарями.
Уча рабочих, учитесь у рабочего. Диктуя из комнат эстетические приказы фабрике, вы становитесь просто заказчиками.
Ваша школа — завод.

Опоязовцы!
Формальный метод — ключ к изучению искусства. Каждая блоха-рифма должна стать на учет. Но бойтесь ловли блох в безвоздушном пространстве. Только рядом с социологическим изучением искусства ваша работа будет не только интересной, но и нужной.

Ученики!
Бойтесь выдавать случайные искривы недоучек за новаторство, за последний крик искусства. Новаторство дилетантов — паровоз на курьих ножках.
Только в мастерстве — право откинуть старье.

Все вместе!
Переходя от теории к практике, помните о мастерстве, о квалификации.
Халтура молодых, имеющих силы на громадное, еще отвратительнее халтуры слабосильных академичков.
Мастера и ученики Лефа!
Решается вопрос о нашем существовании.
Величайшая идея умрет, если мы не оформим ее искусно.
Искуснейшие формы останутся черными нитками в черной ночи, будут вызывать только досаду, раздражение спотыкающихся, если мы не применим их к формовке нынешнего дня — дня революции.

Леф на страже.
Леф защита всем изобретателям.
Леф на страже.
Леф отбросит всех застывших, всех заэстетившихся, всех приобретателей.

Today, the First of May, the Workers of World will demonstrate in their millions with songs and festivity.
Five years of Victory!
Five years of daily reneved and realised Slogans!
Five years of Conquest.
And —
Five years of monotonous celebration.
Five years of languishing art!
So called Stage-managers!
How long will you and the other rats gnaw this theatrical sham?
Begin to take from real life!
Begin to form victorius processions of the Revolution.
So called Poets!
When will you throw away your sickly lyrics?
Will you ever understand that to write of a storm from newspaper knowledge -
Is not to write about a storm?
Give us a new «Marseillaise», and let the International thunder the march of the Conquering Revolution.
So called Artists!
Stop color patching or moth-eaten canvasses.
Stop decorating the easy life of the bourgeoisie.
Exercise your artistic strength to engirdle cities until you are able to take part in the world's work.
Give new colors and outlines to the world.
These «small groups» have neither the strength, nor the desire to meet the problem.
These «Art Priests» keep aesthetic knowledge to themselves. Between the people and themselves they have established a wall.
On this day of demonstration, the First of may, when Proletarians are gathered in a United Front, we call you Organisers of the World!
Break the Barrier «Beauty for Ourselves». Break the artistic «school» barriers!
Add your strength to the united energy of the collective.
We know that the aesthetics of old, branded with the name «Rights» who revive monasticism, and await inspiration from the Saints, will not answer our call!
We call the Lefts, Revolutionary Futurists, who have given the streets their art, the producers who have given inspiration an accurate account. Their inspiration they took from Factory Dinamoes!
Constructiveness has been substituted for mysticism. The mystery of creation has been replaced by the shaping of materials.
The «Lefts» of the world. We know little of your name; the names of your schools, but this we do know, wherever revolutions begin, there you grow.
We call upon you to establish a single Front of the Left Art — The Red Art International.
Comrades! Sprit Left from Right Art everywhere! With Left Art prepare the European Revolution. In S. S. S. R. strengthen it.
Communicate with your staff in Moscow (Journal «Lef» Nikitsky Boulevard, 8, Moscow).
Not by accident did we choose the First of May the day of our call.
Only in conjunction with the Worker's Revolution can we see the dawn of future Art.
We, who have worked for five years in a Land of Revolution know:
That the October Revolution has given us great ideas which require new formations.
Only the October Revolution, which freed art from Bourgeois enslavement, has given freedom to Art.
Down with the boundaries of Lands and Studios!
Down with the Monks of the Right Art!
Long Live the Single Front of the Lefts!
Long Live the Art of the Proletarian Revolution!

Мода, психологически отражавшая быт, привычки, эстетический вкус, уступает место одежде организованной для работы в различных отраслях труда, для определенного социального действия, одежде, которую можно показать только в процессе работы в ней, вне реальной жизни не представляющей из себя самодовлеющей ценности, особого вида «Произведений Искусства».
В ней самым важным моментом становится ее фактурная часть (обработка материала), т. е. выполнение. Мало дать проект удобно, остроумно решенного костюма — надо его сделать и продемонстрировать в работе; только тогда мы увидим и будем иметь о нем представление.
Витрины магазинов с выставленными в них моделями костюмов на восковых манекенах, становятся эстетическим пережитком. Сегодняшний костюм надо смотреть в действии, вне его нет костюма, так же, как бессмысленна машина вне работы ею производимой.
Вся декоративная и украшающая сторона одежды уничтожается лозунгом: «удобство и целесообразность костюма для данной производственной функции».
Последнее же требует массовой проверки его потребления и костюм из кустарных форм его производства должен перейти к индустриально-массовой выработке.
Этим костюм теряет свое «идеологическое» значение, становясь частью материальной культуры.
Зависимость эволюции костюма от развития индустрии несомненна и только сегодня при именно таком состоянии техники и промышленности могли появиться костюмы пилота, шоффера, рабочие предохранительные фартуки, футбольные ботинки, непромокаемые пальто и военный френч.
В организации своевременного костюма надо итти от задания к его материальному оформлению. От особенностей работы, для которой он предназначен, к системе покроя.
Эстетические элементы заменить процессом производства самого шитья костюма. Поясню — не прикреплять к костюму украшения, а сами швы, необходимые в покрое, дают форму костюму. Обнажить способы шитья костюма его застежки и пр., как все это ясно и на виду у машины. Нет больше глухих кустарных швов, есть индустриальная строчка швейной машины, что индустриализирует изготовление костюма и лишает его тайн обаяния ручной индивидуальной работы портного.
И форма, т. е. весь внешний вид костюма — станет формой не произвольной, а выходящей из требований задания и материального его осуществления.
Современная одежда делится на две части — прозодежда — рабочий костюм, отличающийся и по профессии и по производству.
Это с одной стороны универсализирует одежду и в то же время дает ей индивидуальный оттенок.
Пример: костюм машиниста имеет общий принцип в схеме покроя — предохранение от возможности быть задетым машиной.
В зависимости же от характера производства — костюм ли это для машиниста в типографии, на паровозе или металлической фабрике, вносятся индивидуальные особенности в выбор материала и детализацию покроя, оставляя не тронутым общую схему.
Дальше — костюм инженера-конструктора, практика — общая особенность наличие большого количества карманов, но в зависимости от особенностей обмерительных приборов, которыми он пользуется в работе — деревообделочник ли он, текстильщик, авиаконструктор, строитель или металлист — меняется размер, форма и характер распределения карманов на одежде.
Особое место в прозодежде занимает спецодежда, имеющая более точные специфические требования и некоторую аппаратурную часть в костюме.
Таковы костюмы — хирурга, пилота, рабочих на кислотной фабрике, пожарного, костюм для полярных экспедиций и пр.
Спортодежда подчиняется всем основным требованиям прозодежды и видоизменяется в зависимости от характера спорта — будет ли это футбол, лыжный спорт, гребля, бокс или физическое упражнение.
Особенностью всякой спортивной одежды является обязательное наличие в ней резких отличительных признаков в костюмах одной команды от другой в виде знаков, эмблем или формы и цвета костюма. Цвет спорткостюма в данном случае один из самых действительных факторов, так как спортивные состязания происходят в большом пространстве, а показательные спортпраздники при огромном количестве зрителей.
Различить участников по покрою костюма для зрителя часто бывает невозможно, да и для самого участника — по цвету несравненно быстрее узнать своего партнера.
Форма спорткостюма должна выходить из тех или иных цветных комбинаций. Главное же требование покроя спортодежды всех видов спорта — минимум одежды и несложность ее одевания и ношения.

В проектах спортодежды, помещенных в настоящем номере «Лефа», даны образцы костюмов для футбольных команд трех типов:
1. Пестрый костюм в три цвета (красный, черный и серый), (на рубашке), (с эмблемой) на груди красная звезда.
2. Одноцветный костюм (красный) из трикотажа, с большим знаком на груди (О. Т.).
3. Полосатый костюм двух цветов — красный и белый без всяких знаков.
Покрой костюмов — гладкая рубашка без рукавов и трусики.
В женском костюме для баскетбола цветным разрешением даны покрой и форма костюма (черная полоса кокетки рубашки, полосы на юбке, делающие ее колоколом, и т. д.).

Главное внимание в нем было обращено на простоту и резкость цветовых комбинаций.
Функциональная часть спорткостюмов требовала от них простоты и свободы движений — отсюда в костюмах почти полное отсутствие застежек и примитивность покроя.

Варст (Варвара Степанова)

«...Я хотел бы только установить, что то, что мы делали в кинематографии до сих пор — на 100%% заблуждение и прямо противоположно тому, что мы должны были делать...»

Дзига Вертов

ИЗ ВОЗЗВАНИЯ НАЧАЛА 1922 ГОДА

...Вы — кинематографисты:
режиссеры без дела и художники без дела,
растерянные кинооператоры
и рассеянные по миру авторы сценариев,
вы — терпеливая публика кинотеатров с выносливостью мулов под грузом преподносимых переживаний,
вы — нетерпеливые владельцы еще не прогоревших кинематографов, жадно подхватывающие объедки немецкого, реже американского стола —
вы ждете,
обессиленные воспоминаниями, вы мечтательно вздыхаете на луну новой шестиактной постановки... (нервных просят закрывать глаза),
вы ждете того, чего не будет
и чего ждать не следует.
Приятельски предупреждаю:
не прячьте страусами головы,
подымите глаза,
осмотритесь —
вот!
видно мне
и каждым детским глазенкам видно:
вываливаются внутренности.
кишки переживаний
из живота кинематографии,
вспоротого
рифом революции,
вот они волочатся,
оставляя кровавый след на земле,
вздрагивающей от ужаса и отвращения.
Все кончено.

Дзига Вертов

Читатель!
Мы выпустили первый номер Нового Лефа.
Зачем выпустили? Чем новый? Почему Леф?
Выпустили, потому что положение культуры в области искусства за последние годы дошло до полного болота.
Рыночный спрос становится у многих мерилом ценности явлений культуры.
При слабой способности покупать вещи культуры, мерило спроса часто заставляет людей искусства заниматься вольно и невольно простым приспособленчеством к сквернейшим вкусам нэпа.
Отсюда лозунги, проповедуемые даже многими ответственнейшими товарищами: «эпическое (беспристрастное, надклассовое) полотно», «большой стиль» («века покоя» вместо — «день революции»), «не единой политикой жив человек» и т. д.
Это фактическое аннулирование классовой роли искусства, его непосредственного участия в классовой борьбе, разумеется, с удовольствием принято правыми попутчиками, эти лозунги с удовольствием смакует оставшаяся внутренняя эмиграция.
Под это гнилое влияние попали и наиболее колеблющиеся, жаждущие скорейшего признания и наименее вооруженные культурой работники «пролетарского» искусства.
Леф — журнал — камень, бросаемый в болото быта и искусства, болото, грозящее достигнуть самой довоенной нормы!
Чем новый?
Ново в положении Лефа то, что, несмотря на разрозненность работников Лефа, несмотря на отсутствие общего спрессованного журналом голоса, — Леф победил и побеждает на многих участках фронта культуры.
Многое, бывшее декларацией, стало фактом. Во многих вещах, где Леф только обещал, Леф дал.
Завоевания не сделали Лефов академиками. Леф должен итти вперед, используя завоевания только как опыт.
Леф остается Лефом.

Всегда:
Леф — вольная ассоциация всех работников левого революционного искусства.
Леф — видит своих союзников только в рядах работников революционного искусства.
Леф — объединение только по линии работы, дела.
Леф — не знает ни ласкания уха, ни глаза, — и искусство отображения жизни заменяет работой жизнестроения.

Новый Леф — продолжение нашей всегдашней борьбы за коммунистическую культуру.
Мы будем бороться и с противниками новой культуры, и с вульгаризаторами Лефа, изобретателями «классических конструктивизмов» и украшательского производственничества.
Наша постоянная борьба за качество, индустриализм, конструктивизм (т. е. целесообразность и экономия в искусстве) является в настоящее время параллельной основным политическим и хозяйственным лозунгам страны и должна привлечь к нам всех деятелей новой культуры.

Леф
Десять
Десять лет мы делаем Октябрь.
Десять лет Октябрь делает нас.
Десять лет назад основное ядро сегодняшнего Лефа вложилось в оглобли октябрьской работы.
Ориентируясь на него, подходили принявшие Октябрь позже.
Удельный вес и плотность лефцентра от этого не снизились.
Наоборот — ибо лефовцем может стать органически только человек, приемлющий социальную революцию единственно, безусловно и до конца.
Мы — синдикат вещевиков.
Мы умеем делать, любим делать и делаем на потребу Октября лозунги, фельетоны, монтажи, частушки, вывески, кинонадписи, уличные семафоры, плакаты, кинофильмы, газетные рапорта, рекламстихи, киоски, эстрадные куплеты, витрины, кинохронику, марши для шествий, фото, перевинчиваем старые пьесы и строим новые, инструктируем речевиков и будем делать это впредь.
Революция засучив рукава месит глину экономики.
Октябрьский посев прорастает трубами фабрик.
Ритмический пых заводов и тракторов перешибает склеротическое сердцебиение ручного труда и задыхание усталых кустарей.
Самый человек меняется, должен измениться.
Революция шатунами двигателей месит тесто быта.
Но с трудом отдираются от ладоней старые привычки — потягота на слюнтяйство и прогул, на бузу и озорство, на скулеж и лень.
Искусство во всех своих гипнотических видах — искусство — сон, искусство — греза, искусство — нежность, искусство — сладость, искусство — увод от будней, искусство — небылица, искусство — красивость, искусство — сантимент — эстетической Сухаревкой жужжит над ухом революции, зазывая на свои пуховики.
Порой кажется — неужели пуховики пересилят?
Тогда подымаемся мы и наши друзья.
Пусть грубо, пусть резко — но зато без хныка, без дряби, ясно, броско, изобретательно, задиристо звеним настойчивым будильником:
Прочь от пуховиков!
К железопрокату!
К землепрокату!
К человекопрокату!
Железное время — делать железным людям.
Брюхом вверх на опуховелой земле поваляются правнучата.
Наша дорога труднее горного карниза.
Не жмурить глаз! Не останавливаться! Не хмелеть!
Четкие, трезвые работники и мастера, залившие свои уши воском, чтоб не слышать сиреньих серенад, кричим мы невыносимым для деликатного слуха будильником

ррррьььззззьййй......
— десять лет — десять шагов.

Пружиньте ноги! Острите зубы! Выверяйте сердца! Зорчите глаза.
Суровый Октябрь — боец,
Веселый Октябрь — строитель
продолжается.

Леф
Мы ищем
Леф с начала своего существования работает над проблемой социальной функции вещей, производимых работниками искусства. Сквозь туманные, зачастую нарочитые мотивировки, прощупать подлинное общественное назначение вещи, эффект, ею вызываемый, а затем сообразить, какими способами и в каких условиях этот эффект можно вызвать наиболее полно с наибольшей экономией сил и средств — вот задача.
Наиболее отчетливые результаты получил Леф за пять лет своего существования в двух областях — литературе и изо.
Станковой картине, считающей, что она выполняет функцию «отображения действительности», Леф противопоставляет фото — более точное, быстрое, объективное средство фиксации факта.
Станковой картине, считающей, что она источает из себя постоянную агитацию — Леф противопоставляет плакат, злободневный, рассчитанный, приноровленный к улице, газете, демонстрации — обрушивающийся на эмоцию зрителя с верностью артиллерийского снаряда.
В литературе Леф противопоставляет беллетристике, претендующей на «отображательство» — репортаж, литературу факта, порывающую с традициями литературного художества и целиком уходящую в публицистику, на службу газеты и журнала. Такова проза Лефа, раскиданная статьями по газетам, в образцовых отрывках даваемая в журнале «Новый Леф».
С другой стороны, Леф продолжает культивировать стихи, беря их в подчеркнуто агитационной функции, отчетливо ставя им публицистическое задание и соподчиняя их прочему материалу газетного номера.
Из этих двух областей растет лефовская формула.
Если нужен факт — старое художество не годится, оно факт искажает, — берите факт новыми способами.
Если нужно возбуждение, нужен агит — монтируйте с возможным рассчетом возбуждающий материал. Но строго помнить одно — агит, оторванный от конкретной цели, за которую идет агитация, агит, превращающийся в агит вообще, в трепку нервов, в возбуждение для возбуждения — есть агит-эстетика, социальный наркотик, вредный дурман.
Если в Лефе могут еще быть предметом спора большие формы стихотворства — например, поэма — с точки зрения их функциональной целесообразности, то такие формы как фельетон, лозунг, целевой агитстих являются бесспорными.
Фиксация факта и агит — вот две основные функции. Наметив их, надо наметить и приемы осуществления этих функций.
Произведение искусства работает (преимущественно) или как интеллектуализатор или как эмоционализатор. Возможно, что по этим двум функциональным осям кристаллизуются в наше время древние понятия эпоса и лирики.
С уточнением работы в области искусства второе — нам кажется — будет отмирать за счет первого. Мы идем к положению, когда факты будут агитировать своим смыслом больше, чем любые эмоционализационные нажимы.
Заранее можно думать, что схемы, правильные для изо и литературы, окажутся правильными и для кино.
Кинопроизводство — та область, где Леф за последнее время работает особенно настойчиво, создавая производственные навыки, учась делать фильмы и строя теорию кинематографии.
Здесь теоретический поиск в разгаре.
Взгляду невооруженному (или вооруженному лефоедством) может по вопросам кино почудиться анархия мнений и отсутствие устойчивых осей, по которым должна откристаллизоваться лефовская кинотеория.
Это неверно.
Когда лефовцы анализируют формальные и материальные различия между «игровой» и «неигровой», то исходят — Третьяков из снимаемого материала, Шкловский — фабульности сценария, Жемчужный из съемочной установки и т. д., создавая видимость разнобоя.
Но когда дело касается социальной функции этих двух категорий, — то немедленно и вполне отчетливо обозначается ориентация Лефа с одной стороны на кинематографию факта — хронику в широчайшем ее понимании, а с другой стороны — на фильму целевого, злободневного публицистического агита.
При этом надо помнить, — Леф отнюдь не склонен думать, что кинематография факта есть дешевая кинематография, как это утверждает тов. Бляхин в «Известиях» от 25/12/27 г., в общем совпадая с лефовской точкой зрения на «неигровую».
Кинематография факта, если она не хочет себя дискредитировать кустарщиной, халтурой и скукой, — требует в сметах по крайней мере равного места и напряжения, наряду с игровщиной.
Что же касается всей остальной массы, так называемой «развлекательной» кинопродукции и картин, агитационность которых сомнительна, так как у них не хватает либо злободневности, либо публицистичности, либо целеустановки, — то дело Лефа разобраться, где здесь кинобеллетристика и где кинопублицистика.
Лефовский анализ социальной функции киножанров и соответственно с этим борьба за или против них — в этом главное содержание работы Лефа в настоящем и будущем.

Леф всегда организационно отличался от других литературных групп тем, что он являл собой вольный конгломерат одиночек, сошедшихся вместе со своими «дружинами», для совместной работы.
В середине прошлого года в Лефе встал вопрос о превращении этого конгломерата в организацию, связанную единством общественных и художественных принципов и организационной дисциплины, но одновременно вызрела и формула сопротивления, отрицавшая уже не только перевод Лефа на устав, но даже отказывавшаяся от него в качестве отдельной литературно-эстетической группы.
Мы оставляем в стороне анализ такой очевидно ошибочной аргументации, как «долой левый фронт в искусстве», ибо не существует в искусстве правой опасности, кроме Абрама Эфроса.
Думается, что несостоятельность этой формулы сейчас ясна даже самим ее авторам.
На первый взгляд много значительнее звучали лозунги:
«Да здравствует прикрепление работников искусства к тому или иному ведомству.
Долой бесцельные в нашу эпоху эстетические группы.
Леф эстетическая группа.
Значит долой Леф».
С одним мы не спорим — действительно, кристаллизация писательства по эстетически-групповым осям типична для развития искусства в эпоху товарного хозяйства.
Действительно, писатели должны быть перекристаллизованы частью по осям прессы в качестве газетчиков, частью же по организационно-ведомственным линиям.
Но имеет ли право Леф, борясь за ликвидацию эстетических групп, начинать с себя?
Мы знаем, советское государство борется против войны и армии. Но преступлением было бы для него начать в этом вопросе с себя и во славу пацифизма распустить свою Красную армию.
Мы, лефовцы, можем себя расформировать как группу, но расформировать последними.
Если же, объявив лозунг «долой группы», в первую очередь поспешить демобилизоваться самим, это может значить лишь одно — протест против групп только предлог, под которым можно ликвидировать свою собственную группу. Это имело бы смысл только в том случае, если бы на место упраздненной создавалась новая группировка.
Но она не создается. Наоборот. Провозглашается:
«Пусть Леф уйдет из клетки. Леф на свободе еще опаснее».
Всякая общественность, и, в первую очередь, советская, есть явление организационного порядка.
Членом Федерации писателей Леф является именно как общественно-литературная тенденция, облеченная в форму, пусть примитивной, но все же организации.
Коллекции же одиночек, россыпи партизанов в силу природы своей, лишены возможности действовать организационно. Авторитет принципа, оберегаемого групповой спайкой, заменяется у них авторитетом личного высказывания — вещью шаткой и изменчивой.
Были у Лефа времена эстетического партизанства (футуризм), когда лефовцы, разъединенные абсолютно враждебной социальной средой и могущие печататься лишь в порядке контрабанды, бывали обречены на партизанство — это было понятно.
Но непонятно, зачем к партизанству зовут сейчас, да еще и утверждая одновременно будто сейчас настало время, когда Леф может свободно отстаивать все свои взгляды в общей прессе, и не надо ему специального своего журнала.
Свободно треплются на всех перекрестках только вульгаризованные наши лозунги позапрошлогодней давности. В настоящих своих поисках и в экспериментальных работах, нащупывающих новые пути, Леф все еще трактуется как губительная язва, от которой надо всячески оберегать советские журналы, газеты и мозги.
Мы не замазываем дефектов Лефа и не закрываем глаз на тяжелые его болезни и распылительные тенденции внутри его, являющиеся для нас лишь симптомом более широких заболеваний всего литературного производства СССР.
Сейчас Леф переживает очередной поворот. Ему придется пересмотреть свою линию, выправить ее, отчеканить общественно-политическую и производственную платформу, внимательнее прицелить свою практику в очередные социальные мишени, установить более отчетливый контакт со своей аудиторией.
Возможно, что эта работа будет связана с исчезновением самого названия ЛЕФ. Это не важно, но ясно одно:
Вся эта работа может быть проделана только путем организационным, а не дезорганизационным. В лефовских болячках мы, лефовцы, повинны первые. Нужно не убивать, а лечить и переделывать Леф, ибо Леф — это мы сами. Но это нужно сделать в жестких условиях организационной круговой поруки и критики, а не вырождаясь в эстетическую партизанщину, способную в наше время стать линией наименьшего сопротивления организованному наступлению эстетического старья и пошлятины.

Сергей Третьяков