19 марта 1925. Рига
...Завтра, 20 марта, выезжаем утром в 8 часов из Риги в Берлин. Билеты взяли до Парижа.
Деньги здесь лата равна 50 руб. или 100 сантимам.
Уже купили воротничков 2 шт. и галстук. Стал похож, чорт знает, на кого.
Что будет дальше? Лучше бы я не ехал. Видишь, даже стал ять писать. Скучаю о всех. Извозчики в Риге похожи на Бетховенов. Пока заграница совсем липовая. Приеду, вероятно, очень скоро.
Женщины совсем сзади ходят обтянутые.
Подробней напишу из Берлина.
Деньги здесь лата равна 50 руб. или 100 сантимам.
Уже купили воротничков 2 шт. и галстук. Стал похож, чорт знает, на кого.
Что будет дальше? Лучше бы я не ехал. Видишь, даже стал ять писать. Скучаю о всех. Извозчики в Риге похожи на Бетховенов. Пока заграница совсем липовая. Приеду, вероятно, очень скоро.
Женщины совсем сзади ходят обтянутые.
Подробней напишу из Берлина.
23 марта 1925. Париж
...Я в Париже. Сижу на мансарде. 5 этаж. Комната — 15 франков в день. Кровать двухспальная; здесь всегда так. Умывальник с горячей и холодной водой обязательно. Скрипучий стол. Кофе утром три франка.
Уже весна, окно открыто. Движение колоссальное. Сегодня телеграмму послал со своим адресом.
Пиши скорой.
Все папиросы отобрали. Вещи же все в целости, много было канители на таможне. — Почему обложки с Лениным? Почему плакаты с Лениным? Но ничего, все уладилось. Вообще трудно везти много вещей. Первое, что попалось на глаза в Париже, это — мы ночью приехали — бэдэ в номере и утром сегодня — человек, продающий неприличные карточки. О Бельгии, о Латвии, Германии, Литве напишу особо. Реклама в Париже очень слабая, а в Берлине есть хорошие вещи. Много смотрю, много вижу, учусь и еще больше люблю Москву.
...............
До самого Парижа мы везли снег. Даже в Париже он вчера шел.
Трудно без французского языка.
Жалею, что не взял бритву.
В Германии приемник с лампой стоит 36 марок, т. е. 9 рублей.
Пробуду, наверное, до первого июля.
А как хочется, чтобы у нас была такая промышленность.
Встают рано — часов в 7 или 8, ложатся тоже рано.
...............
Один бы я, наверно, не попал в Париж.
Пока еще скучать некогда.
Всем кланяюсь.
Если кто будет писать, зря адреса не давай, а то будут писать глупости.
Маяковскому дай и скажи, что выставка 15 мая.
Уже весна, окно открыто. Движение колоссальное. Сегодня телеграмму послал со своим адресом.
Пиши скорой.
Все папиросы отобрали. Вещи же все в целости, много было канители на таможне. — Почему обложки с Лениным? Почему плакаты с Лениным? Но ничего, все уладилось. Вообще трудно везти много вещей. Первое, что попалось на глаза в Париже, это — мы ночью приехали — бэдэ в номере и утром сегодня — человек, продающий неприличные карточки. О Бельгии, о Латвии, Германии, Литве напишу особо. Реклама в Париже очень слабая, а в Берлине есть хорошие вещи. Много смотрю, много вижу, учусь и еще больше люблю Москву.
...............
До самого Парижа мы везли снег. Даже в Париже он вчера шел.
Трудно без французского языка.
Жалею, что не взял бритву.
В Германии приемник с лампой стоит 36 марок, т. е. 9 рублей.
Пробуду, наверное, до первого июля.
А как хочется, чтобы у нас была такая промышленность.
Встают рано — часов в 7 или 8, ложатся тоже рано.
...............
Один бы я, наверно, не попал в Париж.
Пока еще скучать некогда.
Всем кланяюсь.
Если кто будет писать, зря адреса не давай, а то будут писать глупости.
Маяковскому дай и скажи, что выставка 15 мая.
24 марта 1925. Париж
...Один еще боюсь итти куда-нибудь.
Каков Париж внешне, этот город шика, расскажу по приезде. За гроши, т. е. за 80 р., я купил костюм, ботинки и всякую мелочь — подтяжки, воротнички, носки и пр.
К сожалению, прежний я исчез внешне.
Но так здесь ходить невозможно.
Женщины стригутся по-мужски, как ты, носят главным образом коричневое пальто, как у тебя юбка, обтянутое сзади, не длинное, короткие юбки, почти до колен и темного цвета чулки, туфли.
Вообще вроде девочек. Мужчины — разно, но, конечно, не так как я одевался.
Движение авто настолько сильно, что приходится ждать, собираясь на тротуаре, затем быстро бежать на середину улицы, опять ждать и наконец — на другую сторону.
Спутник в испуге бегает за мной. Я, оказывается, отлично ориентируюсь в этом, а он был за границей раньше. Смеюсь над ним. Автобусы большие и носятся в большом количестве, до 10 сразу, и я их прозвал носорогами.
Лошадей можно сказать совсем нет. Такси — примерно как от почтамта до Пречистенки — берут 65 франков, т. е. 40–50 коп.
Много шофферов русских.
Реклама в Париже плоха. Некоторые интересно придуманы, но плохо выполнены. Вечером все светит.
Я живу в 5 этаже. Жара страшная, топят вовсю. Я сижу в одной рубашке, с открытым окном.
Трудно без языка. Мое же знание липовое, и я его не осилю.
Издали видел вышку нашего павильона на выставке. Пока еще не ходил туда, завтра пойду.
Внешне Париж больше Берлина, похож на Москву. Внешне даже и люди. Немцы уж очень специфичны.
Кажется, что сплошь сигарный дым. Гросс очень здорово выявил все самое характерное в берлинском обществе, которое и есть, действительно, таково.
В Берлине я был очень мало — с 10 утра до 9 вечера, поэтому мало что видел. Хотя и смотрю очень жадными глазами.
В Кельне был с 11 утра до 10 вечера, видел Кельнский собор внутри и снаружи. Внутри это лес, выраженный колоннами, наверху как будто листва, а окна с цветными стеклами, это — просветы леса в разные часы дня и ночи. Аскетизм и бесплодие, сухость невероятная.
Пиво не так уж особенное, еда в Берлине сравнительно для них дорогая. Хлеб и сахар, по-видимому, имеет недостаток.
Каков Париж внешне, этот город шика, расскажу по приезде. За гроши, т. е. за 80 р., я купил костюм, ботинки и всякую мелочь — подтяжки, воротнички, носки и пр.
К сожалению, прежний я исчез внешне.
Но так здесь ходить невозможно.
Женщины стригутся по-мужски, как ты, носят главным образом коричневое пальто, как у тебя юбка, обтянутое сзади, не длинное, короткие юбки, почти до колен и темного цвета чулки, туфли.
Вообще вроде девочек. Мужчины — разно, но, конечно, не так как я одевался.
Движение авто настолько сильно, что приходится ждать, собираясь на тротуаре, затем быстро бежать на середину улицы, опять ждать и наконец — на другую сторону.
Спутник в испуге бегает за мной. Я, оказывается, отлично ориентируюсь в этом, а он был за границей раньше. Смеюсь над ним. Автобусы большие и носятся в большом количестве, до 10 сразу, и я их прозвал носорогами.
Лошадей можно сказать совсем нет. Такси — примерно как от почтамта до Пречистенки — берут 65 франков, т. е. 40–50 коп.
Много шофферов русских.
Реклама в Париже плоха. Некоторые интересно придуманы, но плохо выполнены. Вечером все светит.
Я живу в 5 этаже. Жара страшная, топят вовсю. Я сижу в одной рубашке, с открытым окном.
Трудно без языка. Мое же знание липовое, и я его не осилю.
Издали видел вышку нашего павильона на выставке. Пока еще не ходил туда, завтра пойду.
Внешне Париж больше Берлина, похож на Москву. Внешне даже и люди. Немцы уж очень специфичны.
Кажется, что сплошь сигарный дым. Гросс очень здорово выявил все самое характерное в берлинском обществе, которое и есть, действительно, таково.
В Берлине я был очень мало — с 10 утра до 9 вечера, поэтому мало что видел. Хотя и смотрю очень жадными глазами.
В Кельне был с 11 утра до 10 вечера, видел Кельнский собор внутри и снаружи. Внутри это лес, выраженный колоннами, наверху как будто листва, а окна с цветными стеклами, это — просветы леса в разные часы дня и ночи. Аскетизм и бесплодие, сухость невероятная.
Пиво не так уж особенное, еда в Берлине сравнительно для них дорогая. Хлеб и сахар, по-видимому, имеет недостаток.
25 марта 1925. Париж
...Павильон почти готов. Павильон наш будет самый лучший в смысле новизны. Принципы конструкции стройки здесь совершенно иные, чем у нас, — более легкие и простые. Официально выставка должна открыться в конце апреля, но, наверно, откроется в мае. По тому, что на ней настроено, ясно, что она значительно слабее в художественном смысле нашей выставки (Сельскохозяйственной).
Вчера бродили вечером и немного днем по Парижу, и, к моему удивлению, реклама у них так слаба, что и объяснить нечего. Еще ничего световая, и то не тем, что из нее сделано, а тем, что ее много и что техника ее высокая. Заходил в какую-то Олимпию, где до утра танцуют эти фокс-троты и прочее. На меня это произвело большое впечатление; женщины одеты только в одну тунику, намазанные, некрасивые и страшные бесконечно. Просто это публичный дом, подходят, танцуют и уводят любую. Но оказывается, что это не французы, это иностранцам всюду устроены разные такие вещи, а сами французы иначе проводят время, как — точно еще не знаю, во всяком случае не так идиотски.
Встаю в 7 часов утра, моюсь без конца горячей водой, обтираюсь холодной и пью кофе. Обедаю пока где попало. Страдаю от папирос без мундштука и собираюсь купить трубку. Теперь я понимаю, что трубку можно курить во Франции, как лучшее, что можно курить а в России трубка — это только подражание.
Здесь все дешево, конечно, относительно (т. е. потому, что наши деньги дороги; если здесь жить, то будешь и меньше зарабатывать).
Вчера, смотря на фокс-тротную публику, так хочется быть на Востоке, а не на Западе. Но нужно учиться на Западе работать, организовывать дело, а работать на Востоке.
Какой он простой, здоровый этот Восток, и это видишь так отчетливо только отсюда. Здесь, несмотря на то, что обкрадывают танцы, костюмы, цвета, походки, тип, быт Востока, все, — делают из всего этого такую мерзость и гадость, что Востока никакого не получается.
Да, но другие сидят и работают, и ими создается индустрия высокой марки, и опять обидно, что на лучших океанских пароходах, аэро и пр. будут и есть опять эти фокс-троты, и пудры, и бесконечные бэдэ.
Культ женщины как вещи. Культ женщины как червивого сыра и устриц, — он доходит до того, что в моде сейчас «некрасивые женщины», женщины под тухлый сыр, с худыми и длинными бедрами, безгрудые и беззубые и с безобразно длинными руками, покрытые красными пятнами, женщины под Пикассо, женщины под «негров», женщины под «больничных», женщины под «отбросы города».
И опять мужчина, создающий и строящий, весь в трепетах этой «великой заразы», этого мирового сифилиса искусства.
Вот оно до чего доводит. Вот его махровые цветы здесь.
Искусство без жизни, грабящее всюду и везде от самых простых людей и превращающее все это в больницу.
Будем кушать кал в серебрянной обертке, вешать в золотую раму грязные панталоны и совокупляться с околелой сукой.
Ну, я разошелся, прости.
Вчера бродили вечером и немного днем по Парижу, и, к моему удивлению, реклама у них так слаба, что и объяснить нечего. Еще ничего световая, и то не тем, что из нее сделано, а тем, что ее много и что техника ее высокая. Заходил в какую-то Олимпию, где до утра танцуют эти фокс-троты и прочее. На меня это произвело большое впечатление; женщины одеты только в одну тунику, намазанные, некрасивые и страшные бесконечно. Просто это публичный дом, подходят, танцуют и уводят любую. Но оказывается, что это не французы, это иностранцам всюду устроены разные такие вещи, а сами французы иначе проводят время, как — точно еще не знаю, во всяком случае не так идиотски.
Встаю в 7 часов утра, моюсь без конца горячей водой, обтираюсь холодной и пью кофе. Обедаю пока где попало. Страдаю от папирос без мундштука и собираюсь купить трубку. Теперь я понимаю, что трубку можно курить во Франции, как лучшее, что можно курить а в России трубка — это только подражание.
Здесь все дешево, конечно, относительно (т. е. потому, что наши деньги дороги; если здесь жить, то будешь и меньше зарабатывать).
Вчера, смотря на фокс-тротную публику, так хочется быть на Востоке, а не на Западе. Но нужно учиться на Западе работать, организовывать дело, а работать на Востоке.
Какой он простой, здоровый этот Восток, и это видишь так отчетливо только отсюда. Здесь, несмотря на то, что обкрадывают танцы, костюмы, цвета, походки, тип, быт Востока, все, — делают из всего этого такую мерзость и гадость, что Востока никакого не получается.
Да, но другие сидят и работают, и ими создается индустрия высокой марки, и опять обидно, что на лучших океанских пароходах, аэро и пр. будут и есть опять эти фокс-троты, и пудры, и бесконечные бэдэ.
Культ женщины как вещи. Культ женщины как червивого сыра и устриц, — он доходит до того, что в моде сейчас «некрасивые женщины», женщины под тухлый сыр, с худыми и длинными бедрами, безгрудые и беззубые и с безобразно длинными руками, покрытые красными пятнами, женщины под Пикассо, женщины под «негров», женщины под «больничных», женщины под «отбросы города».
И опять мужчина, создающий и строящий, весь в трепетах этой «великой заразы», этого мирового сифилиса искусства.
Вот оно до чего доводит. Вот его махровые цветы здесь.
Искусство без жизни, грабящее всюду и везде от самых простых людей и превращающее все это в больницу.
Будем кушать кал в серебрянной обертке, вешать в золотую раму грязные панталоны и совокупляться с околелой сукой.
Ну, я разошелся, прости.
27 марта 1925. Париж
...Бегаю целый день, а вечером скучно... Дождь льет, жара в комнате, целый день и ночь открыто окно, чихаю, сморкаюсь, ругаюсь. Стал сам ходить покупать, говорю одно слово «комса» и даю денег больше, чем нужно, и мне дают сдачу, скоро мелочи будет много. «Комса» очень хорошее слово — им все можно спросить. Еще бы узнать несколько таких утилитарных слов.
...............
М... рассказывал: кто-то его спросил, как вам нравится в Париже (а он был с одним русским художником). М... ответил: «Прекрасно, очень нравится», и увидел, что русский художник отвернулся. Тогда М... спросил его: «А вам?» Тот ответил «Ничего», и на глазах его были слезы.
Говорят, что здесь есть русские кафе, где бывать невыносимо, там поют русские песни и буквально плачут в тоске. Говорят, что те, кто не может ехать в СССР, не могут выносить такой вещи. И я уверен, если б мне сегодня сказали, что я не вернусь в СССР, я бы сел посреди улицы и заплакал — «Хочу к маме». Конечно, эти две мамы разные: у них это Россия, у меня — СССР. Вот мой адрес... если переменю, то пришлю телеграмму. Можно писать и в наше консульство, я там бываю. Сегодня купил ночные туфли, без них я очень простужался. Здесь они так необходимы, ибо целый день в ботинках устаешь, а в чулках дома — пол холодный. С удовольствием вспоминал свои валенки.
От 12 до 2 весь Париж завтракает, все, кроме кафе и ресторанов, закрыто. Вино чудное, но очень слабое. Чаю не пимши, хожу, его абсолютно нигде не видно, как и папирос. Но и чаю, как это ни странно, не хочется.
Здесь дешево отчасти потому, что плохой материал, ибо им важно дешево купить, модно ходить, а как новая мода, опять новое покупать. Нужно покупать английское и американское производство, там иной принцип.
Я все на своей мансарде, окрашенной в цвет уборной масляной краской. Вижу массу вещей и не имею возможности их купить.
...............
М... рассказывал: кто-то его спросил, как вам нравится в Париже (а он был с одним русским художником). М... ответил: «Прекрасно, очень нравится», и увидел, что русский художник отвернулся. Тогда М... спросил его: «А вам?» Тот ответил «Ничего», и на глазах его были слезы.
Говорят, что здесь есть русские кафе, где бывать невыносимо, там поют русские песни и буквально плачут в тоске. Говорят, что те, кто не может ехать в СССР, не могут выносить такой вещи. И я уверен, если б мне сегодня сказали, что я не вернусь в СССР, я бы сел посреди улицы и заплакал — «Хочу к маме». Конечно, эти две мамы разные: у них это Россия, у меня — СССР. Вот мой адрес... если переменю, то пришлю телеграмму. Можно писать и в наше консульство, я там бываю. Сегодня купил ночные туфли, без них я очень простужался. Здесь они так необходимы, ибо целый день в ботинках устаешь, а в чулках дома — пол холодный. С удовольствием вспоминал свои валенки.
От 12 до 2 весь Париж завтракает, все, кроме кафе и ресторанов, закрыто. Вино чудное, но очень слабое. Чаю не пимши, хожу, его абсолютно нигде не видно, как и папирос. Но и чаю, как это ни странно, не хочется.
Здесь дешево отчасти потому, что плохой материал, ибо им важно дешево купить, модно ходить, а как новая мода, опять новое покупать. Нужно покупать английское и американское производство, там иной принцип.
Я все на своей мансарде, окрашенной в цвет уборной масляной краской. Вижу массу вещей и не имею возможности их купить.
28 марта 1925. Париж
...Сегодня бродил по предместьям Парижа, очень забавно. Рабочие играют в футбол, ходят обнявшись, копаются в огородах и пляшут в кафе.
Отмахал пешком верст 15 в гору, оттуда был виден весь Париж. Вернулись в Париж на электрике в 9 час. вечера, обедал и пил настоящее Шабли. И действительно, во рту остается вкус винограда. Очень вкусно... На днях буду видеть автозавод и постройку кинофабрики. Предлагают сделать декорации в кинокартине.
...............
Есть какой-то способ печатать дома на материи и можно дома делать модные платки; я теперь думаю, что по приезде тебе устрою мастерскую производства и печатания разных мелких вещей.
В кино идет «10 заповедей» Сесиль де Миля, собираюсь пойти. Как я думал раньше, что по улицам увижу наших генералов или офицеров, оказалось, что нет ни одного. Офицеры стали шофферами, а генералы — не знаю кем. Вообще многие работают.
Говорят так: «Удивительно неспособные французы, — столько лет живут в Париже и не знают русского языка». Вообще еще так: «Париж — русская провинция». Говорят, что русские лучшие работники. Правда, они очень французятся, женятся на француженках. Выставку все же хотят открыть от 20 до 25 примерно апреля. И сколько там понастроили бездарности, ужас!
Привет всем.
Не обращайте внимания на текстиль. Позвонит Викторов, скажи ему, что большое спасибо, мол. Пишите вы, как Тугендхольд.
Отмахал пешком верст 15 в гору, оттуда был виден весь Париж. Вернулись в Париж на электрике в 9 час. вечера, обедал и пил настоящее Шабли. И действительно, во рту остается вкус винограда. Очень вкусно... На днях буду видеть автозавод и постройку кинофабрики. Предлагают сделать декорации в кинокартине.
...............
Есть какой-то способ печатать дома на материи и можно дома делать модные платки; я теперь думаю, что по приезде тебе устрою мастерскую производства и печатания разных мелких вещей.
В кино идет «10 заповедей» Сесиль де Миля, собираюсь пойти. Как я думал раньше, что по улицам увижу наших генералов или офицеров, оказалось, что нет ни одного. Офицеры стали шофферами, а генералы — не знаю кем. Вообще многие работают.
Говорят так: «Удивительно неспособные французы, — столько лет живут в Париже и не знают русского языка». Вообще еще так: «Париж — русская провинция». Говорят, что русские лучшие работники. Правда, они очень французятся, женятся на француженках. Выставку все же хотят открыть от 20 до 25 примерно апреля. И сколько там понастроили бездарности, ужас!
Привет всем.
Не обращайте внимания на текстиль. Позвонит Викторов, скажи ему, что большое спасибо, мол. Пишите вы, как Тугендхольд.
1 апреля 1925. Париж
Нужно купить проклятую шляпу, ибо в кепке ходить нельзя, так как в ней ни один француз не ходит, а потому на меня везде смотрят с неудовольствием, думая, что я немец. Вот как.
Действительно, здесь все идет по одному. Женщины тоже одеваются совсем одинаково, так что своей жены не найдешь.
Наконец сегодня солнце.
Сдал сейчас подрядчику чертежи, был на фабрике деревянных и металлических изделий, видел машины.
Нахожу свой отель по тому, что можно издали найти Египетский обелиск площади Согласия. Моя же мечта — жить вблизи башни Эйфеля, тогда всегда легко найти дом.
В ресторане спрашиваю блюдо, где написано беф, значит будет мясо, а то дадут такой гадости вроде коровьего говна. Радио здесь, видимо, не свободно, очень мало и антенн и магазинов. В Германии же всюду радио.
Я брожу с П., он все мне показывает и удивляется, что я везде вижу что-нибудь. По воскресеньям он будет меня таскать по мастерским и заводам...
Ем я много — скажи матери. В 8 часов утра подают две большие чашки кофе очень хорошего с двумя булками с маслом за 3 франка, и в 12 или в 1 завтракаю в ресторане так: зелень, бефштекс и сладкое и полбутылки вина, в 6 или 7 обед, а ночью ем апельсины и сыр и шоколад. Вечером пишу вам, а ложусь в 12, ибо здесь рано встают.
Я стал совсем западником, хожу чистым, каждый день бреюсь, все время моюсь. Здесь совсем по-другому приходится жить.
Боюсь одного, что скоро будет жара. Как здесь ходят летом? Неужели в воротничках? Теперь воротничков у меня 12 штук и 2 галстука. Без этого всего здесь просто нельзя. И то я чувствую, что я еще все не такой, как все, а здесь нужно быть, как все.
Действительно, здесь все идет по одному. Женщины тоже одеваются совсем одинаково, так что своей жены не найдешь.
Наконец сегодня солнце.
Сдал сейчас подрядчику чертежи, был на фабрике деревянных и металлических изделий, видел машины.
Нахожу свой отель по тому, что можно издали найти Египетский обелиск площади Согласия. Моя же мечта — жить вблизи башни Эйфеля, тогда всегда легко найти дом.
В ресторане спрашиваю блюдо, где написано беф, значит будет мясо, а то дадут такой гадости вроде коровьего говна. Радио здесь, видимо, не свободно, очень мало и антенн и магазинов. В Германии же всюду радио.
Я брожу с П., он все мне показывает и удивляется, что я везде вижу что-нибудь. По воскресеньям он будет меня таскать по мастерским и заводам...
Ем я много — скажи матери. В 8 часов утра подают две большие чашки кофе очень хорошего с двумя булками с маслом за 3 франка, и в 12 или в 1 завтракаю в ресторане так: зелень, бефштекс и сладкое и полбутылки вина, в 6 или 7 обед, а ночью ем апельсины и сыр и шоколад. Вечером пишу вам, а ложусь в 12, ибо здесь рано встают.
Я стал совсем западником, хожу чистым, каждый день бреюсь, все время моюсь. Здесь совсем по-другому приходится жить.
Боюсь одного, что скоро будет жара. Как здесь ходят летом? Неужели в воротничках? Теперь воротничков у меня 12 штук и 2 галстука. Без этого всего здесь просто нельзя. И то я чувствую, что я еще все не такой, как все, а здесь нужно быть, как все.
2 апреля 1925. Париж
...Хотели вчера дать делать эскизы комнат кинопостановки, но, прочитав сценарий, я отказался — такая пошлость и мерзость. Начинает брать тоска. И — наверно, так, а не иначе, — все оттого, что все это чужое и легкое, как будто из бумаги, и работают и делают много хороших вещей, но зачем. Наверно здесь всюду можно работать, но зачем это. Носить шляпу и воротнички, и ты, как и все, и не иначе... И вот я думаю скорей все устроить, заработать, купить и — какое счастье — приближаться к Москве. Отсюда она такая дорогая.
Сижу, смотрю в окно и вижу синее небо и эти жидкие, чужие, не настоящие дома, вылезшие из плохих кинокартин. Эти стаи авто на гладких улицах, эти обтянутые женщины и шляпы и бесконечные бэдэ.
...............
Как бы хотелось в несколько часов прилететь в Москву на Юнкерсе.
Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада, почему они его тоже любят, и хочется им бежать из этого шумливого, бумажного Парижа на Восток.
Да потому, что там все такое настоящее и простое.
Зачем я его увидел, этот Запад, я его любил больше, не видя его. Снять технику с него, и он останется паршивой кучей навоза, беспомощный и хилый.
...............
Я не люблю и не верю всему здесь и даже не могу его ненавидеть. Он так похож на старого художника, у которого хорошо сделаны золотые зубы и искусственная нога. Вот он Париж, которым я не увлекался раньше, но который я уважал.
Странно, что все работают и что все идет хорошо, так, как бы хотелось шло у нас. Но где цель этого всего. Что будет дальше? А зачем? И, верно, тогда и правильно: лучше ехать в Китай и там лежа грезить неизвестно о чем. Гибель Европы, нет, она не погибнет. Что она сделала, все пойдет в дело, только нужно все вымыть, вычистить и поставить цель. Не для женщин же все это делается.
Я хожу в шляпе, как идиот, и на меня перестали обращать внимание. Моюсь я здесь без конца, потому что вода в комнате и горячая и холодная.
Сейчас 9 часов. Ходил обедать так: паршивый суп, мясо, картофель и пирожное и полбутылки вина; стоит все это 80 коп.
Ф. страдает, что нет самовара. Узнай, сколько будет стоить послать в ящике сюда, а я узнаю, какой будет здесь налог. Мне хочется ему подарить самовар, так как он много помог мне в чертежах...
П. говорил сегодня, что меня хочет видеть Пикассо очень и Эренбург, я сказал, что через несколько дней. Есть очень маленькие киноаппараты любительские. Видел корреспондентский аппарат, 5-метровый Сетт, но не знаю еще, что стоит. Вообще французы деньги любят. Я пишу очень сумбурно, потому что всего не расскажешь и впечатления очень разные.
Сижу, смотрю в окно и вижу синее небо и эти жидкие, чужие, не настоящие дома, вылезшие из плохих кинокартин. Эти стаи авто на гладких улицах, эти обтянутые женщины и шляпы и бесконечные бэдэ.
...............
Как бы хотелось в несколько часов прилететь в Москву на Юнкерсе.
Идиоты, как они не поймут, почему Восток ценнее Запада, почему они его тоже любят, и хочется им бежать из этого шумливого, бумажного Парижа на Восток.
Да потому, что там все такое настоящее и простое.
Зачем я его увидел, этот Запад, я его любил больше, не видя его. Снять технику с него, и он останется паршивой кучей навоза, беспомощный и хилый.
...............
Я не люблю и не верю всему здесь и даже не могу его ненавидеть. Он так похож на старого художника, у которого хорошо сделаны золотые зубы и искусственная нога. Вот он Париж, которым я не увлекался раньше, но который я уважал.
Странно, что все работают и что все идет хорошо, так, как бы хотелось шло у нас. Но где цель этого всего. Что будет дальше? А зачем? И, верно, тогда и правильно: лучше ехать в Китай и там лежа грезить неизвестно о чем. Гибель Европы, нет, она не погибнет. Что она сделала, все пойдет в дело, только нужно все вымыть, вычистить и поставить цель. Не для женщин же все это делается.
Я хожу в шляпе, как идиот, и на меня перестали обращать внимание. Моюсь я здесь без конца, потому что вода в комнате и горячая и холодная.
Сейчас 9 часов. Ходил обедать так: паршивый суп, мясо, картофель и пирожное и полбутылки вина; стоит все это 80 коп.
Ф. страдает, что нет самовара. Узнай, сколько будет стоить послать в ящике сюда, а я узнаю, какой будет здесь налог. Мне хочется ему подарить самовар, так как он много помог мне в чертежах...
П. говорил сегодня, что меня хочет видеть Пикассо очень и Эренбург, я сказал, что через несколько дней. Есть очень маленькие киноаппараты любительские. Видел корреспондентский аппарат, 5-метровый Сетт, но не знаю еще, что стоит. Вообще французы деньги любят. Я пишу очень сумбурно, потому что всего не расскажешь и впечатления очень разные.
5 апреля 1925. Париж
...Вчера обедал в простом совсем ресторане, впечатления, как в кино, и буфетчик в жилете толстый с засученными рукавами и публика а ля апаш. Интересно, что француженки очень мало красятся и не очень шикарно одеваются, многие совсем не крашенные. Это наши, приезжие, перефранцузят...
Никаких синих и фиолетовых пудр нет. Если кто так и пудрится, то это все единицы. Пока, кроме встреченных разных металлических конструкций, на улицах нигде ничего не видел, а этого всюду много интересного. Очень бестолково у нас с выставкой, пишутся без конца телеграммы, М. нервничает, за все хватается, пьет фосфор, и дело не двигается с места. Все письма, телеграммы, разговоры. Он за все ответственен и ни за что не отвечает. Без него нельзя получить, а он деньги никому не дает.
...............
Ничего интересного нет, что я одет в эти идиотские костюмы, чувствую я в них себя отвратительно. И вообще нужно ехать смотреть Америку, а не этот бабий Париж.
Выставку эту самую и смотреть, наверно, нечего; понастроили таких павильонов, что издали и то смотреть противно, а вблизи один ужас. Наша была прямо гениальной. Вообще в смысле художественного вкуса Париж — провинция. Мосты, лифты, передвижные лестницы, вот это, — да, это хорошо.
Никаких синих и фиолетовых пудр нет. Если кто так и пудрится, то это все единицы. Пока, кроме встреченных разных металлических конструкций, на улицах нигде ничего не видел, а этого всюду много интересного. Очень бестолково у нас с выставкой, пишутся без конца телеграммы, М. нервничает, за все хватается, пьет фосфор, и дело не двигается с места. Все письма, телеграммы, разговоры. Он за все ответственен и ни за что не отвечает. Без него нельзя получить, а он деньги никому не дает.
...............
Ничего интересного нет, что я одет в эти идиотские костюмы, чувствую я в них себя отвратительно. И вообще нужно ехать смотреть Америку, а не этот бабий Париж.
Выставку эту самую и смотреть, наверно, нечего; понастроили таких павильонов, что издали и то смотреть противно, а вблизи один ужас. Наша была прямо гениальной. Вообще в смысле художественного вкуса Париж — провинция. Мосты, лифты, передвижные лестницы, вот это, — да, это хорошо.
8 апреля 1925. Париж
...На счет авто не бойся, это совсем не страшно, ибо шоферы очень хорошо ездят и могут остановить моментально. Осмотр Парижа и бродить по нему пока откладывается из-за срочной работы. Когда буду свободнее, осмотрю. В Аньере много живет рабочих, и я с удовольствием пока смотрю на них, как они живут и работают. Для них, действительно, много сделано видимости всяких удобств и независимости, а главным образом дешевых удовольствий, вроде кафе и ресторанов, и последние организованы очень свободно и удобно для потребностей городского человека. Очень бы хотелось посмотреть поближе их быт. Но это трудно. Конечно, ты права — интересны улицы в движении и вечером при свете. Та реклама, о которой ты думаешь — вроде Лотрека, я не знаю, где она. Есть только очень редкие рекламы, т. е. плакаты, на которые еще можно смотреть.
Переехал на улицу, кажется, Арка де Триумф, Отель «Стар». Сижу и пишу, комната лучше, с камином и часами на камине, которые не ходят, опять бэдэ и 3-или 8-спальная кровать.
Переехал на улицу, кажется, Арка де Триумф, Отель «Стар». Сижу и пишу, комната лучше, с камином и часами на камине, которые не ходят, опять бэдэ и 3-или 8-спальная кровать.
9 апреля 1925 г. Париж
Когда мы вошли под землю станции метрополитена, то я услышал песни, поют хором, я удивился, так как этого никогда не было. Войдя на станцию, я увидел отходящие и приходящие поезда-метро, битком набитые мужчинами, веселыми и поющими Интернационал. Вот, тогда я в первый раз понял, что я не один в Париже. Что все эти шляпы и обтянутые зады ходят над метрополитеном...
В Париже началось очень недавно требование на все новое, и сейчас выпускают текстиль не только с тем, чему у нас так любят подражать в Москве — фантазии, — а и геометрические рисунки я видел. Такими же рисунками обклеены все комнаты. Ты скажи на фабрике — от трусости они опять плетутся сзади. При всем желании я не могу срочно выслать каталоги, ибо это пока еще не в моих силах, я этих магазинов не видел и не знаю, а одному искать некогда. Улиц я много знаю, но их невероятное количество. Сам езжу на автобусах и даже метрополитене.
В Париже началось очень недавно требование на все новое, и сейчас выпускают текстиль не только с тем, чему у нас так любят подражать в Москве — фантазии, — а и геометрические рисунки я видел. Такими же рисунками обклеены все комнаты. Ты скажи на фабрике — от трусости они опять плетутся сзади. При всем желании я не могу срочно выслать каталоги, ибо это пока еще не в моих силах, я этих магазинов не видел и не знаю, а одному искать некогда. Улиц я много знаю, но их невероятное количество. Сам езжу на автобусах и даже метрополитене.
13 апреля 1925. Париж
...Вчера был — что-то вроде Казино де Пари. Видел знаменитую Мистангет и вагона два голых баб, о чем буду писать особливо. А сегодня был на Чаплине. Не люблю я этих сыров «бри» и Рокфор, а от устриц, которые жрут другие, меня тошнит. Перепробовав все папиросы, остановился на самых простых вроде нашего III сорта, это лучше всех. Все французы курят тоже эти... «жон», т. е. желтые; стоят 1 ф. 70 сант., т. е. 17 к. 20 шт., или «бле», т. е. синие, — 12 коп. Я привезу попробовать. Сначала и они не нравились, а теперь уже привык — других не курю. Одет я действительно с головы до ног во все новое, кроме часов. Зато в Москве не буду ничего покупать года два.
Твой сын все бегает по Парижу, удирает от автомобилей. Вчера такое было движение, что у меня к вечеру отупела голова. Недаром во время осады Парижа автомобили спасли Париж. А говорят, что в Лондоне и Нью-Йорке еще в несколько раз больше.
...Кроме того, езжу на метро, а там давить нечем... русские говорят на «метре», или называют «Филипп дуралей» одну площадь вместо «Филипп де Руль». На метре за 35 сантимов езжай, куда хошь, и можешь ездить целый день под землей, пока не вылезешь, — все билет действителен.
Твой сын все бегает по Парижу, удирает от автомобилей. Вчера такое было движение, что у меня к вечеру отупела голова. Недаром во время осады Парижа автомобили спасли Париж. А говорят, что в Лондоне и Нью-Йорке еще в несколько раз больше.
...Кроме того, езжу на метро, а там давить нечем... русские говорят на «метре», или называют «Филипп дуралей» одну площадь вместо «Филипп де Руль». На метре за 35 сантимов езжай, куда хошь, и можешь ездить целый день под землей, пока не вылезешь, — все билет действителен.
15 апреля 1925. Париж
...Какие здесь забавные рабочие, они говорят... «и на кой чорт здесь городят эту чепуху, я сдохну скоро, а они все устраивают выставки»... и при этом смеясь во всю. Все же французы народ веселый. Когда Эррио выставили, он хохоча сел рядом с шофером и сказал: «Ну, я теперь свободный человек»... И очень забавно, когда рабочий, старший работающий по Гранд-Пале, говорит на наш вопрос, успеем ли все построить, показывает свои плечи и говорит смеясь: «Вы видите у меня плечи широкие»... а они только половина моих, то я хохочу до-упаду... И все же кто здесь здоров, то только они.
А то столько ездит по Парижу подагриков на особых колясках. Я здесь кажусь большой и широкий вроде Володи у нас. Тут таких, как Давид — масса.
А то столько ездит по Парижу подагриков на особых колясках. Я здесь кажусь большой и широкий вроде Володи у нас. Тут таких, как Давид — масса.
17 апреля 1925. Париж
...Выкрасили павильон, как я раскрасил проект — красное, серое и белое; вышло замечательно, и никто ни слова, что это я, а советы спрашивать — так всюду меня.
Гранд Пале, 6 комнат, весь подбор цветов мой, а опять обо мне молчат...
Поляков и я сделали комнаты: 1) Кустарных вещей, 2) Вхутемас, 3) Графики, рекламы и архитектуры, 4) Фарфора и стекла, 5) Текстиль и еще будем избу-читальню и, вероятно, театр.
...............
А вообще я спокоен: пускай их дерут, — у меня ведь так это и должно быть, я должен раздавать то, чего у меня много, а у них ни черта нет. Фидлеру я раскрасил ателье кино; проект вышел замечательный, он купил стекло и раму, и у него еще ни одного такого проекта не было. Мы натворим делов. Победит тот, кто выдержит...
По настроению я бы сейчас сел на поезд и через неделю был бы дома.. но.. вот в мае думаю дня на три ехать в Лондон, это стоит 25 руб. Ты удивилась, что в воскресенье работают. Нет в воскресенье из французов никто не будет работать и в будни с 12 до 2 часов дня...
Гранд Пале, 6 комнат, весь подбор цветов мой, а опять обо мне молчат...
Поляков и я сделали комнаты: 1) Кустарных вещей, 2) Вхутемас, 3) Графики, рекламы и архитектуры, 4) Фарфора и стекла, 5) Текстиль и еще будем избу-читальню и, вероятно, театр.
...............
А вообще я спокоен: пускай их дерут, — у меня ведь так это и должно быть, я должен раздавать то, чего у меня много, а у них ни черта нет. Фидлеру я раскрасил ателье кино; проект вышел замечательный, он купил стекло и раму, и у него еще ни одного такого проекта не было. Мы натворим делов. Победит тот, кто выдержит...
По настроению я бы сейчас сел на поезд и через неделю был бы дома.. но.. вот в мае думаю дня на три ехать в Лондон, это стоит 25 руб. Ты удивилась, что в воскресенье работают. Нет в воскресенье из французов никто не будет работать и в будни с 12 до 2 часов дня...
19 апреля 1925. Париж
...Вчера вечером бродил один по улицам, видел много кино, цирков, и цирков, и цирков и ни в один не решился пойти один, потому что касс масса, тут же входы в разные бары и танцульки. Плохо без языка. А наши все больше ходят смотреть голеньких...
Здесь в хронике всегда принято спортивные куски повторять как обратной съемкой, так и разложением движения...
...............
Я был в кино, видел 10 заповедей... дорогая ерунда... Видел знаменитую картину Чаплина Дитя с Джеки Куган, это действительно замечательно.
Меня все ждут в Ротонде. Все знают, что я в Париже, а я все не иду — Пикассо, Леже и разные русские. Так, на днях думаю менять фронт осмотра техники на осмотр искусства... нашел, что самые красивые женщины в Париже, это негритянки, которые служат в домах; как они заразительно хохочут над Чаплиным.
Здесь в хронике всегда принято спортивные куски повторять как обратной съемкой, так и разложением движения...
...............
Я был в кино, видел 10 заповедей... дорогая ерунда... Видел знаменитую картину Чаплина Дитя с Джеки Куган, это действительно замечательно.
Меня все ждут в Ротонде. Все знают, что я в Париже, а я все не иду — Пикассо, Леже и разные русские. Так, на днях думаю менять фронт осмотра техники на осмотр искусства... нашел, что самые красивые женщины в Париже, это негритянки, которые служат в домах; как они заразительно хохочут над Чаплиным.
23 апреля 1925. Париж
...Был сегодня вечером в одном из цирков, всего их 4. Смотрел знаменитых Фрателини, особенного ничего нет, но, конечно мастера. Особенно меня поразило другое, это — особая любовь к ним публики и, самое главное, их уборная, которая с одной стороны — открытая дверь, сквозь которую все смотрят внутрь, и окно, сквозь которое можно видеть, а у них пять комнат и это целый музей вещей, фото, рисунков и т. д.
Был на выставке Салон Независимых, такая ерунда и бездарность. Французы действительно совершенно выдохлись. Тысячи холстов и все чепуха, прямо провинция; я даже не ожидал. Действительно после Пикассо, Брака и Леже пусто, ничего нет. Пыхтят, беспредметность, наши русские, привезя из Москвы, и они лучше других, но постепенно опускаются под розовый вкус, и им приходит конец.
Меня познакомил Р. с Д. ничего нет толку, так как он не знает по-русски, а я по-французски, посмотрели друг на друга и разошлись. Все почему-то страшно рассматривают нас, т. е. людей в павильоне; их, вероятно, интересует, какие такие большевики.
Был на выставке Салон Независимых, такая ерунда и бездарность. Французы действительно совершенно выдохлись. Тысячи холстов и все чепуха, прямо провинция; я даже не ожидал. Действительно после Пикассо, Брака и Леже пусто, ничего нет. Пыхтят, беспредметность, наши русские, привезя из Москвы, и они лучше других, но постепенно опускаются под розовый вкус, и им приходит конец.
Меня познакомил Р. с Д. ничего нет толку, так как он не знает по-русски, а я по-французски, посмотрели друг на друга и разошлись. Все почему-то страшно рассматривают нас, т. е. людей в павильоне; их, вероятно, интересует, какие такие большевики.
1 мая 1925. Париж
...Что вы, черти, все христосуетесь с вашим праздником. Никаких праздников я не видел и не знаю, работал в ваш первый день, и ел то же, что всегда. Все ждут от меня писем, писем, а адресов у меня нет, ну и пускай ждут... Дождь льет, как из ведра, я приехал из Аньера, хорошо, что кожаное пальто. Эх, куплю хоть один аппарат, все же выполню свое задание привезти аппарат. Так вот, брось самовар, пришли полфунта чаю и, если можно, лучшие куски Кино-глаза.
...Сегодня — 1 мая, и ни одного такси нет во всем Париже, только собственные, сразу улицы опустели. Понимаешь, ни одного, и все рабочие гуляют, как в большой праздник. Это так приятно здесь... как было приятно тогда слышать Интернационал...
...Сегодня — 1 мая, и ни одного такси нет во всем Париже, только собственные, сразу улицы опустели. Понимаешь, ни одного, и все рабочие гуляют, как в большой праздник. Это так приятно здесь... как было приятно тогда слышать Интернационал...
2 мая 1925. Париж
Сижу и любуюсь всем. Дураки и идиоты — у них так много всего и дешево, а они ни черта не делают — «все любовь делают». Это у них так нежно называется.
Они и кино делают с этим. Женщины, сделанные капиталистическим Западом, их же и погубят. Женщина-вещь, это их погибель.
И женщины здесь действительно хуже, чем их вещи, они форменным образом сделаны, все: руки, походка, тело. Сегодня мода, чтобы не было грудей... и ни у одной их нет...
Сегодня мода, чтобы был живот — и у всех живот. Сегодня мода, чтобы были все тонкие — и все тонкие. Они действительно все, как в журнале.
Война и угроза Германии. Вот это единственно, что еще заставляет их что-то делать вне этого. А то бы они все «делали любовь».
Да ну их к черту... с вещами я вылечу пулей из этой страны, где республика строится на женщинах.
Ведь здесь масса театров, где целый вечер на сцене выходят и ходят и молчат голые женщины в дорогих и огромных перьях, на дорогих фонах и больше ничего, пройдет и все... и разные, разные и все понимаешь, проходят голые и все довольны... «а зачем»...
Вот их идеал — «разные» да голые... И молчат и не пляшут и не двигаются. А просто проходят... одна... другая... третья... пять сразу, двадцать сразу... и все...
Да я еще не могу и написать точно, до чего это «ничего», до чего это — «вещи», до чего это, когда оказывается есть только один мужчина человек, а женщин нет человеков, и с ними можно делать все, — это вещь...
Они и кино делают с этим. Женщины, сделанные капиталистическим Западом, их же и погубят. Женщина-вещь, это их погибель.
И женщины здесь действительно хуже, чем их вещи, они форменным образом сделаны, все: руки, походка, тело. Сегодня мода, чтобы не было грудей... и ни у одной их нет...
Сегодня мода, чтобы был живот — и у всех живот. Сегодня мода, чтобы были все тонкие — и все тонкие. Они действительно все, как в журнале.
Война и угроза Германии. Вот это единственно, что еще заставляет их что-то делать вне этого. А то бы они все «делали любовь».
Да ну их к черту... с вещами я вылечу пулей из этой страны, где республика строится на женщинах.
Ведь здесь масса театров, где целый вечер на сцене выходят и ходят и молчат голые женщины в дорогих и огромных перьях, на дорогих фонах и больше ничего, пройдет и все... и разные, разные и все понимаешь, проходят голые и все довольны... «а зачем»...
Вот их идеал — «разные» да голые... И молчат и не пляшут и не двигаются. А просто проходят... одна... другая... третья... пять сразу, двадцать сразу... и все...
Да я еще не могу и написать точно, до чего это «ничего», до чего это — «вещи», до чего это, когда оказывается есть только один мужчина человек, а женщин нет человеков, и с ними можно делать все, — это вещь...
2 мая 1925. Париж
С... — режиссер — вот, что говорит: французы вначале с восторгом принимали русское искусство, а потом и сейчас испугались засилия и талантливости русских. Все они смотрят, все им нравится, а боятся.
...Англичане курят трубки и с презреньем на все смотрят. Англичане в Париже, как и в колониях, и не желают знать французского языка... и на магазинах написано «говорят по-английски»...
И что... как раньше не было хуже быть русским, так теперь лучше нет быть гражданином СССР, но есть но... Это значит, что необходимо работать, работать и работать... Свет с Востока не только освобождение трудящихся, свет с Востока в новом отношении к человеку, к женщине, к вещам. Наши вещи в наших руках должны быть тоже равными, тоже товарищами, а не этими черными и мрачными рабами, как здесь.
Искусство Востока должно быть национализировано и выдано по пайкам. Вещи осмыслятся, станут друзьями и товарищами человека, и человек станет уметь смеяться и радоваться и разговаривать с вещами. Вот посмотри, сколько здесь вещей, которые — снаружи украшены и холодно украшают Париж, а внутри, как черные рабы, затая катастрофу, несут свой черный труд, проводя расправу с их угнетателями.
Прав Маяковский в 150 000 000 — книги распылятся в листы, революционной толпой разнесут гнилые мозги их сочинителей. Дома разлетятся от сплошной... и подмывания половых органов, а двухспальные кровати встанут на дыбы, вывалив дряблые сифилитические тела. Ну, я расфилософствовался... Вот здесь часто находит на меня.
И наши неприятности там в СССР здесь кажутся совсем пустяками.
Не Штеренберг и Луначарский здесь строят, а мы.
...............
Здесь миллионы вещей, от них идет кругом голова, все хочется купить вагонами и везти к нам. Они производят так много вещей, что все кажутся нищими от невозможности их купить... Если здесь жить, то нужно быть против всего этого, или сделаться вором. Красть, чтобы все это иметь.
Вот, от этого я здесь стал любить вещи именно с нашей точки зрения. Я понимаю теперь капиталиста, которому все мало, но это же опиум жизни — вещи. Можно быть или коммунистом или капиталистом. Среднего здесь не должно быть.
Правда, они не совсем понимают, что вещи и что суррогат.
И вот, мы должны производить и любить настоящие вещи.
...Англичане курят трубки и с презреньем на все смотрят. Англичане в Париже, как и в колониях, и не желают знать французского языка... и на магазинах написано «говорят по-английски»...
И что... как раньше не было хуже быть русским, так теперь лучше нет быть гражданином СССР, но есть но... Это значит, что необходимо работать, работать и работать... Свет с Востока не только освобождение трудящихся, свет с Востока в новом отношении к человеку, к женщине, к вещам. Наши вещи в наших руках должны быть тоже равными, тоже товарищами, а не этими черными и мрачными рабами, как здесь.
Искусство Востока должно быть национализировано и выдано по пайкам. Вещи осмыслятся, станут друзьями и товарищами человека, и человек станет уметь смеяться и радоваться и разговаривать с вещами. Вот посмотри, сколько здесь вещей, которые — снаружи украшены и холодно украшают Париж, а внутри, как черные рабы, затая катастрофу, несут свой черный труд, проводя расправу с их угнетателями.
Прав Маяковский в 150 000 000 — книги распылятся в листы, революционной толпой разнесут гнилые мозги их сочинителей. Дома разлетятся от сплошной... и подмывания половых органов, а двухспальные кровати встанут на дыбы, вывалив дряблые сифилитические тела. Ну, я расфилософствовался... Вот здесь часто находит на меня.
И наши неприятности там в СССР здесь кажутся совсем пустяками.
Не Штеренберг и Луначарский здесь строят, а мы.
...............
Здесь миллионы вещей, от них идет кругом голова, все хочется купить вагонами и везти к нам. Они производят так много вещей, что все кажутся нищими от невозможности их купить... Если здесь жить, то нужно быть против всего этого, или сделаться вором. Красть, чтобы все это иметь.
Вот, от этого я здесь стал любить вещи именно с нашей точки зрения. Я понимаю теперь капиталиста, которому все мало, но это же опиум жизни — вещи. Можно быть или коммунистом или капиталистом. Среднего здесь не должно быть.
Правда, они не совсем понимают, что вещи и что суррогат.
И вот, мы должны производить и любить настоящие вещи.
21 мая 1925. Париж
...............
Нужно держаться вместе и строить новые отношения между работниками художественного труда. Мы не организуем никакого быта, если наши взаимоотношения похожи на взаимоотношения богемы Запада. Вот в чем зло. Первое это — наш быт. Второе подбирать и держаться твердо вместе и верить друг в друга... Чем же мы тогда отличаемся от художников Запада, если один не признает другого? тем только, что здесь даже — и то умеют подбирать и уважать некоторых...
Нужно держаться вместе и строить новые отношения между работниками художественного труда. Мы не организуем никакого быта, если наши взаимоотношения похожи на взаимоотношения богемы Запада. Вот в чем зло. Первое это — наш быт. Второе подбирать и держаться твердо вместе и верить друг в друга... Чем же мы тогда отличаемся от художников Запада, если один не признает другого? тем только, что здесь даже — и то умеют подбирать и уважать некоторых...
1 июня 1925. Париж
...я теперь понял, что не подражать ни в чем нужно, а брать и переделывать по нашему.
...ну, клуб готов, посылаю снимки. Правда он такой простой и чистый и светлый, что в нем поневоле не заведешь грязь. Все блестящий риполин, много белого, красного, серого... Каждый день туда забираются русские и читают журналы и книги, несмотря, что вход завешен веревкой.
...ну, клуб готов, посылаю снимки. Правда он такой простой и чистый и светлый, что в нем поневоле не заведешь грязь. Все блестящий риполин, много белого, красного, серого... Каждый день туда забираются русские и читают журналы и книги, несмотря, что вход завешен веревкой.
10 июня 1925. Париж
На открытии собралась огромная толпа французских рабочих, которые встретили Красина криками «Да здравствуют советы» и запели Интернационал. Полиция попросила Красина войти в здание и рассеяла толпу, а де-Монзи сказав: «Я извиняюсь, но я не уполномочен своим правительством присутствовать на демонстрации», быстро ушел.
Когда Красин в речи сказал, что в искусстве всюду есть Ленин, так как для нас его память велика, де-Монзи ответил: «Мне очень приятно, что вы тоже чтите великие могилы»...
Все почти газеты пишут о русском павильоне, ни об одном так много не писали и не пишут, это — определенный успех.
---------------
Напоминание читателю:
...Прочел письма в корректуре. Верно все: если принять во внимание, что писалось в Париже, в центре «Европы», где я был впервые, так сказать «первое впечатление о ней». А. Р.
Когда Красин в речи сказал, что в искусстве всюду есть Ленин, так как для нас его память велика, де-Монзи ответил: «Мне очень приятно, что вы тоже чтите великие могилы»...
Все почти газеты пишут о русском павильоне, ни об одном так много не писали и не пишут, это — определенный успех.
---------------
Напоминание читателю:
...Прочел письма в корректуре. Верно все: если принять во внимание, что писалось в Париже, в центре «Европы», где я был впервые, так сказать «первое впечатление о ней». А. Р.
«Новый Леф», 1927, № 2
Выставка «ЛЕФ. Опыт создания искусства дня» проходит в Библиотеке им. Н.А. Некрасова
ул. Бауманская, д. 58/25, стр. 14 (м. «Бауманская»)
ул. Бауманская, д. 58/25, стр. 14 (м. «Бауманская»)
